– Нет.
– Да.
– Не говорила.
Он встал и отошел. Я подумала, что он, возможно, обиделся, но он пошел за своей белой лошадью. Через минуту вернулся с ней, подвел ее ко мне по колокольчикам. Остановился, держа лошадь за уздечку и глядя на меня.
– Так что, хочешь или нет? – спросил он.
– Хочу или нет – что?
– Хочешь или нет увидеть свет на воде?
Я сумела ответить в тон ему:
– Хочу.
Знаю, мне следовало отказаться от предложения. Тогда все было бы по-другому. Не было бы никаких неприятностей. Но в жизни случаются времена, когда дверь открывается и ты видишь проблеск света на воде и знаешь: если не примешь приглашения, дверь захлопнется, и, вероятно, навсегда. Может, ты просто обманываешь себя, думая, что у тебя вообще был выбор; может, ты в любом случае сказала бы «да». Может, отказаться ты не более в силах, чем не дышать. Ты обязательно вздохнешь. Обязательно скажешь «да».
– Тогда садись, – сказал он.
Седла на лошади не было. Просто пыльная красная попона. Он взглянул на меня из-под полуопущенных ресниц и улыбнулся, я встала и подошла к лошади; он бросил поводья и сцепил ладони, чтобы я оперлась на них ногой. И вот я уже сижу на лошади, большие соломенные корзины раскачиваются у моих коленей.
Он повел лошадь по колокольчикам на дорожку для верховой езды. Там, не говоря ни слова, повел через лес. Вскоре дорожка стала немного шире; он остановил лошадь и вспрыгнул на нее позади меня. Потянулся за уздечкой, и я снова почуяла мужской запах и запах конского пота.
Он обхватил меня, положив руку на живот, и меня захлестнуло страшное возбуждение.
– Так тебе удобно? – спросил он.
– Да, – ответила я, – мне удобно.
– Тогда едем.
Свидетель попросил впустить его в дом, но Майкл Клири сказал, что дверь им не откроют. На улице они стояли у окна. И слышали, как кто-то в доме говорит: «Глотай, стерва» или «Глотай, ведьма». Когда дверь открыли, свидетель вошел внутрь и увидел, что Данн и трое братьев Кеннеди прижимают миссис Клири к кровати за руки и ноги, а ее муж поит ее отваром трав с молоком, черпая ложкой из кастрюли. Они заставили ее проглотить отвар, и Клири спросил ее: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа, скажи, ты – Бриджет Боланд, жена Майкла Клири?» Она раз или два ответила утвердительно, и ее отец задал ей тот же вопрос. После чего Майкл Клири [полагает свидетель] плеснул на свою жену некую жидкость.
Копия судебного протокола в томе 6, номер 4 «Фольклора» (1895)[15]
Передо мной мысленно словно открылась дверь. Большая скрипучая черная дверь. За черной дверью – вероятность, что мой приятель Дейв из Уэст-Мидлендского криминально-следственного отдела прав.
Может, это стерлось из моей памяти. Может, я и вправду что-то сделал с Тарой. Из-за черной двери раздается жуткий звук. Низкий отдаленный вопль, но начинается он с какого-то ощущения в глубине живота и, поднимаясь, становится звуком.
Может, я действительно сделал это. Я был очень зол. Я и раньше терял голову. Однажды вечером мы с Питом выпили по бутылке водки, в один присест, будто старались убить себя. Несколько часов в тот вечер выпали из нашей памяти напрочь. Когда мы очнулись, то были без обуви и без рубашек, все в царапинах, а в волосах мусор, словно мы продирались сквозь кусты. Никто из нас ни черта не помнил. Так куда делось то время? То, что мы делали, должно было остаться где-то в дальнем углу памяти и ждет, когда вспомнится.
Я взглянул и увидел, что все подались ко мне, фараоны и адвокатша, ожидая, когда я заговорю.
– Давай облегчи душу, Ричи, – говорит мой друг Дейв отеческим шепотом. Больше как священник, чем фараон. Любяще. Я едва слышу его голос, заглушаемый воплем. – Уверен, ты хочешь этого, хочешь все нам рассказать. Тебе станет легче. Сознайся.
Вопль из-за этой огромной черной двери внезапно прекращается. И я понимаю, что это дверь тюрьмы. Дверь с лязгом захлопывается.
– В чем? – спрашиваю. – В чем сознаться?
Они откинулись назад. Все четверо, как в танцевальном шоу.
Смотрю на своего так называемого адвоката:
– О чем он говорит? Что хочет услышать от меня?
Она стискивает зубы, прежде чем повернуться к фараонам.
– Думаю, ты сам знаешь, – говорит она. – Но не мог бы сказать прямо? Для протокола.
Печаль и сочувствие сползают с лица моего друга Дейва. Он вздыхает и выглядит очень, очень усталым.
– Ричи, посмотри на меня, пожалуйста. Давай, парень. Посмотри мне в глаза. Ты убил Тару?
– Вы шутите?
– Просто ответь на вопрос «да» или «нет», Ричи, – говорит адвокатша. – Так будет лучше для тебя.
– Ладно. Ответ будет «нет». Теперь я могу идти домой?
– Еще не можешь, – отвечает Дейв.
– Я арестован? – спрашиваю. Насколько понимаю, они не могут держать меня, если я не арестован.
– Он арестован? – спрашивает адвокатша.
– О’кей! – говорит Дейв. – Ричи Галлахер, я арестовываю тебя по подозрению в убийстве Тары Мартин. – Ну и так далее. Все, что ты скажешь. Может быть использовано против тебя. И все такое прочее.
– Вздор! – говорит адвокатша. Это первый раз, когда она вступается за меня. – У вас нет даже тела. Вы не представляете, где находится девушка. Может быть, она сбежала с другим парнем. – Она поворачивается ко мне. – Без паники, Ричи, они не могут долго тебя здесь держать.
– Ну, мы еще не закончили, – говорит Дейв и встает. – Хочешь чаю, Ричи? Думаю, нам всем не помешает чашка чая.
Я отвечаю, что не против выпить чаю.
– А мне отчаянно нужно в туалет, – говорит адвокатша.
– Пошли, покажешь, где тут у вас можно приготовить чай, – обращается Дейв к фараону в форме, который ведет протокол.
Тот озадаченно смотрит на него. Затем на его лице вспыхивает понимание.
– Ах да. Конечно, – говорит он.
И они все быстренько выходят, оставляя меня с жирным ублюдком. Тем, писклявым.
Когда мы остаемся одни, жирный ублюдок поводит носом, сопит и снова оттягивает пальцами воротник рубашки.
– Мы знаем, что это твоя работа.
– Ошибаетесь.
– Просто, сынок, ты кое-чего не знаешь: что бы ты там ни видел по телику, почти фсе убийства совершаются мужем или любовником. В конце концов всегда так оказывается. Фсегда. Тебе надо слуфаться Дейва. Он на твоей стороне. – Ублюдок встает. – А я не на твоей.
Он медленно обходит стол.
Я даже не вижу момент удара. Его кулачище впечатывается мне в подбородок, губы и нос одновременно, и, думаю, я отключился, потому что, когда прихожу в себя, я лежу на полу и слышу, как он шипит:
– Поднимай свою задницу, ты, мафенький поганец, вставай.
Хорошо ему говорить «вставай», а у меня звон в ушах и ноги не держат.
– Не думай, что, если будешь фаляться на полу, это тебе поможет. Это еще цветочки, ягодки тебя ждут впереди. Считаешь меня мудилой?
– Нет.
– Считаешь.
– Нет.
– Нет, я не мудила, Вичи. Я, понимаешь, скафочник. Я знаю, как работают все скафочки. Потому что слышал их много раз. И знаю, какой верить. Вот одна такая. Удобно сидишь? Ты сделал Таве ребенка. Она не хочет оставлять его. Ты хочешь оставить. Иногда быфает наоборот, но чаще всего парень хочет оставить, потому что так может удержать свою девчонку, сечешь, Вичи? Так что мы заглянули в ее медицинскую кафту. И точно, она была бефеменна. И она рассказывает тебе. А ты не рад.
– Лжешь! – кричу я. – Лжешь!
– Она рассказывает тебе, что избафилась от ребенка, и у тебя срубает крышу. Срубает совершенно.
– Лжешь! Она бы не сделала этого!
– Это в ее кафте! Не притворяйся, что не знал!
– Ты долбаный лгун!
Он улыбается:
– Нет, сынок. Я не лгун. Я тут долбаный скафочник. Кто я?
– Да пошел ты!
Тут он берет меня за ворот куртки и поднимает на ноги. Ноги у меня подгибаются, но он держит меня одной рукой. Потом ставит свой громадный начищенный ботинок мне на носок и прижимает мою ногу к полу. Это само по себе не больно, но затем следует новый удар, сильный; я отшатываюсь и чувствую, как рвутся связки в лодыжке, поскольку нога все еще под его ботинком.
На сей раз я ору.
Никто не появляется на крик.
Он подтягивает меня и сажает обратно на стул. Я дышу как загнанный и чуть снова не отключаюсь от боли в ноге.
– Попробуем еще раз. Кто я?
– Ска-а… – задыхаясь, говорю я.
– Не слышу тебя, Вичи.
– Сказочник.
Он отряхивает меня, поправляет воротник и треплет по щеке, будто я плачущий пятилетний ребенок.
